У войны женское лицо: летчицы, медики и просто девушки на снимках времен Великой Отечественной

«Объявление войны оторвало меня от первых страниц «Ромео и Джульетты». Я забросил перевод и за проводами сына, отправлявшегося на оборонные работы, и другими волнениями забыл о Шекспире. Последовали недели, в течение которых волей или неволей все на свете приобщилось к войне»

«Вдруг открылась дверь школы, и наш бывший директор Николай Григорьевич выглянул из нее. Лицо его было серым, это я помню точно. — Война, мальчики… — сказал он. А мы заорали: — Ура! Из четверых мальчишек, глупо оравших «ура» на крыльце школы, в живых остался я один. »

«Ефимов, механик, сын хозяйки нашей в Глухове, сегодня около двух дня вылез из клети и сказал: — Знаете или не знаете? — и увидев, что не знаю: — Сегодня в четыре утра фашистская Германия... — и прочее... И все полетело…»

«С новой страницы пишу продолжение этого дня — великое событие: Германия нынче утром объявила войну России — и финны и румыны уже «вторглись» в «пределы» ее. Тихий, мутный день, вся долина в беловатом легком тумане. Да, теперь действительно так: или пан, или пропал. »

«21 июня меня вызвали в радиокомитет и предложили написать две антифашистские песни. Так я почувствовал, что война, которую мы, в сущности, все ожидали, очень близка. О том, что война уже началась, я узнал только в два часа дня. Все утро 22 июня писал стихи и не подходил к телефону. А когда подошел, первое, что услышал: война»

«22 июня — война; узнала по радио из открытого окна, когда шла по Покровскому бульвару»

«Когда ранним утром нас, дикторов, вызвали на радио, уже начали звонки раздаваться. Звонят из Минска: «Вражеские самолеты над городом». Звонят из Каунаса: «Город горит, почему ничего не передаете по радио?», «Над Киевом вражеские самолеты». Женский плач, волнение: «Неужели война?» И вот я помню — включил микрофон. Во всех случаях я помню себя, что я волновался только внутренне, только внутренне переживал. Но здесь, когда я произнес слова «говорит Москва», чувствую, что дальше говорить не могу — застрял комок в горле. Из аппаратной уже стучат: «Почему молчите? Продолжайте!» Сжал кулаки и продолжал: «Граждане и гражданки Советского Союза»…»

«Взяв трехлитровый бидон, пошли на станцию покупать для всех пива. Подходим к станции, а нас останавливает пожилой мужчина и спрашивает: — Товарищи военные, правду говорят, что война началась? — От вас первого слышим, — спокойно отвечаем мы. — Никакой войны нет. Видите: за пивом идем. Какая уж тут война! — сказали мы и улыбнулись. Как только до нас дошло, что началась война, мы побежали на наблюдательный пункт… »

«В армию меня призвали в 1940 году. Служба моя началась в Саратове, затем перевели в Оренбург. Там и застало меня известие о начале войны. Короткая подготовка — и на фронт. А возраст — всего девятнадцать. Я помню свой первый бой, в котором из нас, сорока двух человек, остались в живых четырнадцать. Я ясно вижу, как падал, убитый наповал, мой друг Алик Рафаевич. Он учился во ВГИКе, хотел стать кинооператором, но не стал…»

«Что ощутил я поначалу? Жуткий, колотящий страх, который до сих пор чувствую буквально кожей. Этот ужас прошел быстро: начались военные будни, которые для меня выражались в тушении «зажигалок» на крыше Щукинского училища и рытье противотанковых рвов»