Что происходит в подпольных рехабах для наркозависимых: похищения, пытки и насильное удержание — 3 истории выживших

В России существует устоявшаяся схема заработка на наркозависимых. Это система «мотивационных домов» — частных клиник принудительной реабилитации, которые работают без лицензии. В подпольных реабилитационных центрах учат послушанию по программе «12 шагов», а за малейшие провинности наказывают. При этом родственники «пациентов» платят за их содержание от 30 тысяч рублей в месяц. Super записал истории людей, в прошлом побывавших в мотивационных домах.

Семь лет назад я переборщил со стимуляторами (класс психоактивных веществ, оказывающих стимулирующее действие на нервную систему. — Прим. ред.), поймал психоз и вызвал себе скорую. В итоге я попал в токсикологию, но отделался легко, в крови не нашли наркотиков. После этого мать предложила лечь в частную наркологическую клинику на две недели: почистить кровь, пообщаться с врачами. Я как-то забыл, что мне нужно ходить на работу, и согласился.

Клиника была приличная, но из-за нейролептиков я плохо помню эти 14 дней. В день выписки я лег спать и очнулся уже в машине. За рулем сидели два крепких мужика. Они заметили, что я шевелюсь, и вкололи мне в ногу шприц. Проснулся я через три дня на железной двухъярусной койке. Белье грязное, вместо матраса картон, в комнате 10 человек. Окна зарешечены. В доме четыре таких комнаты, итого 40 человек. На территории поселок таких домов, штук 5.

Пытаюсь узнать у моих сопалатников, где я и насколько я тут. Мне никто не отвечает, всем запретили со мной разговаривать. Это называется карантин: в таких местах многое почерпнуто то ли из тюремного, то ли из армейского распорядка. В итоге я узнал, что минимальный срок нахождения тут — девять месяцев. После этого я на три дня остался на кровати и не выходил из комнаты, не пил и не ел. Такое поведение называется «уйти в отрицание». Ко мне приставили человека из числа «заключенных», чтобы он за мной следил.

Со временем мне стало скучно, и я начал посещать мероприятия в общем зале. Это были занятия по книге «12 шагов», которые занимали почти весь день. 12 часов люди сидят на пластиковых стульях, читают книгу и выполняют задания по мотивам. Между занятиями перерывы на перекур: 40 человек выходят на крытый балкон с решеткой, одна зажигалка на всех. Курят абсолютно все, при этом кофе и крепкий чай нельзя, типа наркотик. За проступки одного человека всех могут лишить перекура — это одно из наказаний.

График жесткий, в 6 утра подъем, в 12 ночи отбой. Консультанты стараются забить день, чтобы люди уставали, и для саботажа или бунта не было сил. Придумывают ерундовые задания, например смотреть каждый час, не закончилась ли в туалете бумага. Каждый день уборка на час, во время нее нельзя сидеть. Второе наказание помимо лишения перекура — лишение сна, причем для всего дома. Если ты совершил проступок, после отбоя весь дом берет листы бумаги и сотни раз переписывает фразу из «12 шагов». Естественно, тебя из-за этого начинают ненавидеть.

На смене два консультанта, но в каждой комнате есть сексот на зарплате, а еще четыре сотрудника, которые прикидываются пациентами. Их можно вычислить по тому, что они знают книгу наизусть и активно агитируют, что рехаб — круто. То есть все, что происходит в комнатах, известно всем без камер и прослушки. Если попробовать сказать «го сбежим», активист на зарплате обязательно ответит: «Ты че, ох**? Cидим, выздоравливаем». В целом все продумано: рехаб постоянно меняет адрес, людей потихоньку перевозят, везде конспирация. После РЦ ты едешь не домой, а на съемную квартиру обколотым — это называется «ресоциализация» и делается для того, чтобы ты забыл адрес рехаба.

Сотрудники подпольных рехабов — бывшие пациенты. Их промывают настолько, что один из наших консультантов после третьего-четвертого заезда в РЦ продал свою квартиру, чтобы платить за содержание тут. Контингент тоже интересный: был один тип, которого в рехаб засунула сестра, чтобы отжать бизнес. Половина — мужики за 40, которых привели жены, типа, выпивает. И им там сидеть с нариками, которые обсуждают, как ставились героином 20 лет и подцепили ВИЧ. Одного парня посадили на два месяца, играл много в «Доту». Был дед, который вышел из тюрьмы и положил себя туда сам.

Суммарно я пробыл в рехабах четыре месяца в четырех домах. Я плохо себя вел: саботажничал, ломал решетки, искал вещи, которые могли бы помочь побегу, агитировал других, дрался с консультантами. Поэтому меня били, скотчем связывали. Первый рехаб был самый жесткий, оттуда меня перевели в сносный: нормальные кровати, вместо перловки на каждый день повар готовил фаршированные перцы. Была даже пара книжек: «Боевой шлюп Арго» Юлии Зонис и какое-то зарубежное фэнтези. Короче, курорт.

Там я был паинькой, делал все задания и был на хорошем счету. Но в один момент подхватил отит и слег с температурой, поэтому консультант и мальчик-дотер повезли меня в частную больницу без документов. Там я сходил к врачу, потом подошел к охране. Сказал им, типа, меня похитили и удерживают. Потом иду к главврачу, говорю то же самое. Но всем по**, никто не хочет звать полицию.

В итоге консультант набрал своим товарищам, приехали абсолютно все консультанты и давай вытаскивать меня из больницы. Я схватился за столб, бью их ногами по лицу, ору: «Меня похищают, бл**!». Но всем по**. Ору: «Ментов позовите, бл**!». По-прежнему всем по**. Бугаю, который меня пытался оторвать от столба, я переломал пальцы, все в разные стороны торчали. Он злится, пытается меня ногами бить, трясет культей своей.

В итоге приехал главный (учредитель РЦ. — Прим. ред.) на своем «майбахе». Говорит: «Смотри, я договорился, мы тебя выпишем через неделю. Сейчас все уедут, и ты со мной поедешь. Железно, обещаю». Я такой: «Блин, правда, всего лишь неделя?». В общем, все уехали, я иду с ним к его машине. Он сел за руль, я открываю дверь. Говорю: «Пошел ты на х**, черт!» Убегаю, бегу через больницу, приемку скорых, прыгаю через забор. Вижу автобус, заскакиваю, ложусь на пол, говорю водителю: «Денег нет, поехали». И мы поехали. Свобода!

Я вписался к друзьям, зашел в интернет, нашел свою девушку, которая все это время жила в квартире, которую мы снимали вместе. Узнал, что я уволен, а она съехала и живет непонятно где. Мне дали деньги, я уехал обратно в свой город. Захожу за вещами в квартиру родителей, а там стоят эти бугаи у входа. Их брат впустил. Я говорю им: «Ок, сейчас», а сам иду на кухню за ножом. Думаю, куда бить: в живот, шею или ногу. Ну в ногу, думаю. Захожу на кухню. Ножей нет. Ни одного.

Меня опять скручивают, душат. Темнота, я просыпаюсь в роскошном доме, который у меня был вторым по счету. Через неделю я украл пассатижи у консультантов и пытался сломать решетку на окне свободной комнаты на втором этаже. У меня не вышло, поэтому я нашел себе коллегу, в котором был уверен. У него все получилось. Я сделал из белья веревку, говорю ему, все, двигаем ночью. В итоге он запараноил, что кто-то заметит, что решетка стоит неплотно, и предложил бежать днем во время просмотра фильма. Было много шума: я спустился успешно, но у моего напарника порвалось белье. Он упал со второго этажа и сломал обе ноги. Я пытался его дотащить, но меня скрутили сотрудники. Обкололи и увезли в третий дом.

Там я тоже плохо себя вел, подбивал всех на побег. Перевели в четвертый. Была зима, и меня оставили без одежды и обуви. Только футболка и тапки, чтобы я не сбежал. В один момент туда пришли строители для каких-то работ, я украл у них отвертку и ковырял ей все, что мог. В итоге нашел какую-то дверь, свернул замок. Там оказался выход на улицу, не заваренный решеткой. Я украл чужую одежду и кроссовки, а перед отбоем полз по снегу до дыры в заборе. И все, рехаб как страшный сон. Потом два года снилось это дерьмо.

Когда вспоминаю это, думаю, что можно было бы украсть нож и всадить его в шею местному охраннику. Нож в доме, правда, был один и тупой, и заведует им тот, кто дежурит на кухне. Мать отдала за все это 500 тысяч, на которые могла бы оплатить мне учебу в нормальном вузе, а не сидение с зеками. С тех пор мы не общаемся.

Я употребляла наркотики с 14 лет, когда попала в РЦ, мне было уже 27. Я начинала с легких веществ и презирала тех, кто ставится или сидит на химии (психоактивные вещества, синтезированные в искусственных условиях. — Прим. ред.), но в итоге сама дошла до инъекций, колола стимуляторы и опиоиды внутривенно.

Основное время употребления я жила отдельно от мамы, но в момент переехала к ней. Тогда она увидела, что я торчу, была шокирована и не знала, что со мной делать. Как-то раз я напилась и стала листать книги по магии, пытаясь вызвать дух моего парня, который незадолго до этого покончил с собой с помощью метадона. Когда пришла мама, все было в крови и воске от свечей, а я продолжала пить вино в кровати.

Через некоторое время приехали два мужика, которые погрузили меня в машину без задних дверей. Спустя пару дней меня отвезли в государственную больницу, где показали психиатру, а потом повезли обратно в РЦ. Там мне дали две бутылки пива, чтобы я подписала договор, по заверениям персонала, на месяц. Дат в нем не было.

Уже потом девочки из группы рассказали, что я в рехабе на девять месяцев, как и подавляющее большинство. В центре было две группы — мужская и женская. Иногда из мужской группы делали смешанную, добавляя туда пожилых или не самых привлекательных, по мнению сотрудников, женщин. В нашей группе в целом в основном были молодые девчонки-наркоманки от 16 до 21 года. Редко залетали бабушки-алкоголички или отсидевшие девушки 30-37 лет.

В первые дни моего пребывания в РЦ нам устроили тренинг «тюрьма»: на три часа кинули на холодный пол, пинали и шмонали. Меня заставили закинуть руку с гипсом (какое-то время назад я сломала руку) за голову — это было ужасно больно. Я инвалид II группы, у меня укорочение ноги и проблемы с одним коленом и суставами. Каждый раз, когда я сдвигала руку, меня пинали по ногам. В этот же день девчонку, которая сетовала на то, что в РЦ невозможно нормально помыться, привязали к огромному деревянному кресту, обвесили ее и крест мочалками и выгнали нас на поле напротив центра бегать кругами, ходить гуськом и крякать.

Персонал заставлял нас писать шаги по программе «12 шагов», а потом использовал их содержание против нас, припоминая, кто был секс-работницей и у кого кто умер. Наказания давали за невыключенный свет, мат, опоздание на минуту на мероприятия. Моя «одногруппница» отказалась заполнять «дневник чувств», и ее повели поливать ледяной водой. Так часто наказывали: лили ледяной тугой струей воды в темечко 15-20 минут. Люди орали от боли, одна женщина из-за этого оглохла, но врача никто не вызвал.

Потом эту «одногруппницу» положили на кровать, предварительно убрав оттуда матрас и одеяло с подушкой, завесили по кругу покрывалами. Я видела, как ее кормили: приносили на каждый прием пищи перловую кашу и воду. Это было стандартное наказание «лежачком» — девчонки были там по 2-3 недели и теряли за это время по 15-20 килограммов. Но самое ужасное, когда к нам приехала девочка из детдома, которой выписали тренинг «ваза». Она часто засыпала в туалете от нейролептиков, которые давали в РЦ. Поэтому ей запретили заходить в туалет: она должна была испражняться в ведро, закрытое крышкой, и носить его везде с собой.

В какой-то момент мне стало страшно, что мои чувства ожесточаются. Я смеялась над теми, кому выписывали наказания, мне хотелось доминировать. Из-за этого желания я попала в ДПП (дающие положительный пример). Я вела тетрадь, где писала про то, что хочу, чтобы наказания были суровыми. Я чувствовала удовлетворение, когда девочек из группы наказывали. Начала чувствовать любовь к своим мучителям, мне стало казаться, что жестокость по отношению к девчонкам, которые за всю жизнь снюхали пару дорог, — это правильно.

Я пролежала в рехабе девять месяцев. После меня ожидало подписание семейного договора, где были правила поведения с семьей: брать паузу в общении, если у нас конфликт, не брать в долг, через два месяца перейти на самообеспечение. Это при том, что я имею право забрать у матери свою карту и пенсию и больше никогда с ней не видеться. Вообще, я знаю случаи, когда в РЦ лежали люди, которые конфликтовали с семьей, но никогда не принимали наркотики и алкоголь. Так, одного мальчика положили по «игровой зависимости», но на самом деле у него просто были стычки с отчимом.

После РЦ люди возвращаются к употреблению и становятся моральными инвалидами. Эта система ориентирована на то, чтобы сделать человека асоциальным, лишить его друзей и контактов в обществе — тогда «пациент» будет возвращаться и приносить больше денег. Нам внушали, что у нас нет друзей и нам никто не пишет, но недавно я встретила людей из старой жизни, которые писали мне в рехаб. Видимо, письма просто не доходили. Только сейчас, спустя четыре месяца, моя обида на внешний мир проходит.

После выхода мне тяжело жить нормальной жизнью. Страшно бывать в центре города, постоянно кажется, что за мной следят, чудятся консультанты, круг общения сократился до пары человек. Я всего боюсь, в том числе своей матери, страшно смотреть ей в глаза при разговоре. У меня постоянная тревожность, панические атаки, жуткие сны про рехаб и жестокие эпизоды оттуда.

Концепция неуправляемости зависимого человека, которой нас учили, наконец для меня разрушена. Я понимаю, что у меня есть воля и я могу управлять своей жизнью, но кажется, что после пережитого больше никогда не почувствую себя свободной.

Я выросла в неблагополучной религиозной многодетной семье и переболела менингитом в подростковом возрасте, поэтому психические расстройства дали о себе знать. В 17 лет я впервые попробовала стимуляторы. Сначала это было раз в пару месяцев, но потом наступил период, когда я действительно много употребляла. Спустя пару лет я все-таки решила сказать «стоп».

Тогда я попала в наркологическую больницу, меня прокапали, и я собиралась начать ходить к психотерапевту. В последний день в больнице меня позвал к себе в кабинет врач и сказал, что у меня подозрение на туберкулез. На следующий день меня выписали, и мама сказала, что мы сейчас поедем к доктору на осмотр, чтобы понять, чем я болею, и назначить лечение. Сказала, что ее друзья решили помочь и приехали, чтобы отвезти меня.

Я села в машину, двери закрылись, водитель повернулся ко мне и сказал, что мы едем в РЦ. Еще сказал, что надо сделать укол феназепама, но в итоге это был галоперидол. Уколы там, кстати, назначают без врачей. При этом некоторые пациенты сидели на опиатах, а опиаты с феназепамом, который колют, мешать нельзя. Но никому до этого, конечно, нет дела. По приезде я несколько дней отлеживалась, а потом «вступила в группу».

Уборкой, готовкой и другими делами пациенты занимаются сами. Уборка проверяется ватными палочками. Палочка немного испачкалась в щели в полу — перемывай. Еда самая дешевая: на обед в кастрюлю супа на 30-40 человек добавляют половину курицы. Каждый вечер проходит мероприятие: по кругу пациенты рассказывают, какие проявления болезни они заметили у остальных. Рассказывать надо все, иначе накажут.

Самое распространенное наказание — это ночная писанина. Пишешь одну и ту же фразу 100 или 1000 раз в зависимости от того, насколько провинился. Вот одна из них: «Только через бессонные ночи я пойму, что моя созависимость приведет меня и моего друга к активному употреблению, и я сдохну как сутулая собака, стоя на коленях перед закрытой дверью дилера или промеж ног вонючей соигольницы. Это покрывательство любого проявления болезни любого члена группы».

Если писанина не помогает, происходит «интервенция». Это когда пять человек напротив тебя садятся в пустом помещении и кричат матом, иногда с побоями. Потом ты отправляешься на неделю или две с подъема до отбоя выполнять тяжелую работу, не успел выполнить — плюс день к наказанию. По ночам обычно спишь мало, потому что пишешь. Если не делаешь задания, тебя могут посадить на матрасе в прихожую, при этом другим ребятам с тобой общаться запрещено. Еще нельзя засыпать — появится консультант и обольет тебя водой.

Через месяц после прибытия в РЦ я пыталась сбежать: стащила белизну и выпила, произошел отек легких. Меня отвезли в больницу, а когда пришла в себя, приехали представители рехаба и пообещали, что выпустят меня. В итоге, конечно же, опять там заперли. Два месяца после этого я ходила «на веревке»: трос привязывают одним концом к тебе, другим — к другому человеку. Еще мне выписали нейролептики, от которых я ощущала себя, как овощ. Выкинуть их или не проглотить было невозможно: мне регулярно устраивали обыски и заглядывали каждый день в рот.

Самое интересное началось, когда я вышла из РЦ через год. Я проработала там неделю консультантом. На тот момент меня убедили в том, что мы падшие наркоманы, которые не заслуживают нормальной жизни. Помню, как проводила интервенцию одному мальчику, которому диагностировали шизофрению, он был в РЦ уже восьмой раз. Еще в обязанности входит обзванивание родителей по скрипту — твоя задача убедить их, что ребенку нужно лечение, и задержать человека в РЦ.

Многие «клиенты» мотивационных РЦ становятся постоянными: однажды пролечившись по 12-шаговой системе, они ломаются и не могут нормально жить в социуме. Родителей тоже обрабатывают, люди попадают в замкнутый круг: РЦ, волонтерство там же, работа консультантом там же, попытка жить нормальной жизнью, срыв, повтор. Со мной были ребята, которые по восемь раз были в рехабе, а один мальчик вообще 13.

В итоге все закончилось быстро: ко мне за консультацией пришла девочка и в какой-то момент начала плакать. Тут я пережила флешбек: поняла, что она испытывает все то же самое, что и я когда-то. Тут меня заклинило. Я дала ей телефон, чтобы она позвонила родителям. После этого отпросилась домой и больше не возвращалась.

Думаю, нормальные реабилитационные центры должны быть открытыми. Ты получаешь помощь до того момента, когда поймешь, что она тебе больше не нужна. Важно, чтобы в любой момент ты мог уйти. У тех, кто выходит из мотивационных РЦ, работает стокгольмский синдром. Чаще всего получается, что человек, закончив «лечение», не имеет никаких претензий. Это самое страшное.